Раздел Якова Долгополова

16. Госпиталь

В санроту нас доставили уже глубокой ночью. Раненых было много, лежали на носилках, прямо на земле. Меня затащили в палатку, в которой чуть-чуть какой-то свет мерцал. Вижу: врач, молодой, около 30-ти лет – буквально чуть не засыпает на ногах от усталости. Сестра говорит: привезли раненых – офицера и солдата. Ну, что ж, сразу на стол, дай ему стакан спирта и начнём. Меня спрашивает: как себя чувствуешь? Терпимо, отвечаю. Выдержишь операцию? Выдержу, наверное... Оказалось, что на пояснице рана 25х5 сантиметров, а ещё рана в ногу – голеностопный сустав вообще болтался. Видимо, медлить было нельзя. Хирург начал с поясницы. Но иногда, возможно, когда я начинал постанывать, переключался на рану в ноге. Я был в каком-то полубессознательном состоянии от усталости, от боли, от выпитого спирта. Думал: скорее бы всё закончилось.

Не знаю, сколько длилась операция, только слышу команду хирурга: бинтуй! Унесли куда-то, вроде бы в каком-то частном доме я оказался. Утром, помню, разбудила сестра, принесла завтрак. Потом куда-то перевезли, вижу: большая палата, много раненых на койках лежат. У меня поднялась температура, боль в ноге, в суставе. На обходе врачи посмотрели – опять меня в операционную, что-то ещё делали, опять боль. Потом опять в палату, на старое место. Раненых много, каждые утро и вечер измеряли температуру. У кого температура нормальная устанавливалась – отправляли в тыловой госпиталь. Эшелоны шли каждый день, как только и справлялись все эти медицинские службы с такой нагрузкой.

У меня температура пока ещё держалась, но шла на снижение – меня тоже назначили к отправке. Погрузили нас в эшелон, поехали. Няня у нас в вагоне была молодая евреечка, таскала нам утку, спаянную из оцинкованной жести, кричала шутливо: не волнуйтесь, всем утка достанется. Утром всегда обход врача. Такая нежность и забота к нам была, что после фронта-то как-то даже дико казалось.

Тяжелобольных высаживали по дороге для поправки в стационарных госпиталях. Итак, эшелон в 800 человек прибыл на станцию городского типа Комсомольск в Ивановской области. Под госпиталь отвели школу. Собралось много жителей нас встретить и помочь. Кто-то из раненых мог сам идти, неходячих клали в телеги, и перевозили гужевым транспортом.

Вымыли нас, перебинтовали, расселили по палатам – бывшим классам. Офицерская палата на третьем этаже, человек около 20-ти. Первую ночь спали беспросыпно, до утра. Утром первый обход – у кого какие жалобы, перевязки, назначения лечений, бытоустройство. Нам просто не верилось – в какие добрые руки мы попали. Кроме штатного медперсонала были ещё шефы, в основном – молоденькие девчушки из какого-то ремесленного училища. Таскали нам утки, судна, нам было стыдно просить, но что сделаешь?.. Они сами, как бы эту неловкость нашу чувствуя, подходили, спрашивали: может, помочь чем? И сейчас чуть не со слезами на глазах это вспоминаешь. Среди госпитального персонала почти не было разделения труда. Если кому-то понадобилась утка или судно – и врач могла принести, если медсестры рядом не оказалось.

Прошло более двух месяцев. На пояснице не срасталась на ране кожа – слишком большая площадь раны. Начал расти хрящ на позвоночнике, решили его вырезать, и стянуть кожу, сшить. Меня готовили к этой операции, сейчас не помню, в чём эта подготовка заключалась. Организм молодой, 20 лет. В операционной оперировали сразу на трёх столах. На первом столе главный хирург удалял старшему лейтенанту осколки кости в предплечье. Спросил его: как, под местным наркозом будем делать, или под общим? Под местным. Выдержишь? Да! – утвердительно ответил раненый. Меня оперировали начальник медицинской части и лечащий врач. Всё шло вроде бы хорошо. Поясницу обкололи новокаином – «подморозили», и начали пластать. Я лежал на животе, был только в нижней рубашке, подмял её под подбородок. Вдруг чувствую – у меня к подбородку что-то тёплое течёт – кровь. Это увидел и главный хирург, который на соседнем столе операцию делал. Как рявкнет матом на всю операционную: что вы смотрите?!.. кровь у него из раны хлещет! Нянечка в операционной, молоденькая девчонка, не знаю, сколько ей тогда было лет – уткнулась в угол, заплакала. Неравнодушен я ей был, может, и нескромно это говорить. Кто-то успокаивал её, не помню точно кто. Дело в том, что об этом знали и врачи, и сёстры. Придёт на перевязку, сидит около меня долго, пока не отмокнут полностью бинты, чтобы легче было, без боли их снять. Внешности была самой обычной, но душа, видимо, была нежной и доброй. Когда я потом, подлечившись немного, амурные дела здесь завёл, её намеренно от себя отстранил: ты ещё совсем девчоночка, не должно у нас с тобой ничего быть – мне скоро на фронт, и никто не знает, останусь ли я жив...

После операции у меня по каким-то причинам началось нагноение. Сопровождалось это болью, сколько-то ночей я вообще почти не спал. К этому времени был уже ходячий, на ногу уже можно было немного наступать. Когда не спалось – ходил по коридору, с костылями. Мне распустили четыре шва, гной стал сильно выделяться – не успевали бельё менять, чуть не ручьём текло поначалу. Но становилось понемногу лучше, аппетит появился. Кое-кто из сотрудников госпиталя приносил нам в качестве угощения солёных огурчиков, или другую какую-либо снедь.

Совсем на ноги встал, и хотя раны ещё и не залечены до конца, но в хулиганство я вдарился. Дело-то молодое – в самоволки стал сбегать, на свидания с девчонками поселковыми. Узнал про это начальник госпиталя, вызвал к себе, у него ещё и замполит в кабинете – меня пропесочивать. Я им говорю, что в жизни-то ничего ещё не видал. Когда война началась, мне ещё и 18-ти не исполнилось, училище сразу почти перевели в режим предприятия с военным заказом, для «Катюш» изделия точили, потом курсы младших лейтенантов, фронт, ранение, госпиталя... Может, и не придётся мне мирную жизнь-то повидать. Ясно, что с сочувствием они эти мои оправдания слушали, но ведь и их понять нужно – это служба их, а я нарушаю установленные порядки и правила военно-врачебного подразделения. Кончилось всё тем, что после какой-то очередной моей самоволки, главврач издал приказ о выписке меня из госпиталя за нарушение режима. На прощание я совершенно искренне поблагодарил его и весь персонал за лечение.